ОТДЕЛ РЕЦЕНЗИЙ	На главную Содержание выпусков Отдел рецензий  Некоторые цитаты Контакты РАШ

Сергей Зенкин

По ту сторону торга

Т.Д. Венедиктова. «Разговор по-американски». Дискурс торга в литературной традиции США. М.: «Новое литературное обозрение», 2003. – 328 с.

Как и положено книге о «разговорах», монография Татьяны Венедиктовой сама общительна и непринужденна. Ее мысль, не легкая, а скорее гибкая, свободно маневрирует в материале культуры, скрываясь то за изящным анализом текстов, то за забавным пересказом литературных анекдотов. Вместе с тем, ее научная основа многообразна и солидна, демонстрируя серьезную выучку – по словам самого автора, «профессиональное само(пере)воспитание» (с. 3), пройденное в ходе зарубежных стажировок. Спектр теоретических референций книги простирается от «феноменологии официанта» у Сартра до рецептивной эстетики Вольфганга Изера, охватывая чуть ли не все современные теории того, как воспринимается и осмысливается слово или поступок.

Изучаемый Т. Венедиктовой феномен неоднозначности текста, высказывания, поведения – одна из традиционных проблем литературоведения, но здесь он рассматривается в прагматическом аспекте, то есть в связи с участниками «разговора», коммуникации, порождающими или воспринимающими неоднозначные высказывания. Ситуацию этих людей возможно мыслить по-разному. Они могут принадлежать иерархическому, вертикально структурированному обществу, и тогда их «разговор» изначально отягощен отношениями власти, подчиненности, верности преданию. Но можно представить их себе и встречающимися как бы на пустом месте, вне всякой обязательной традиции (если не считать общего для обоих языка, на котором они общаются). Тогда они на началах полного равенства, не апеллируя «к авторитету высшей, ”трансцендентной“ инстанции» (с. 36), предъявляют друг другу образы самих себя, обмениваются вызовами и ответами на вызов. Такой обмен Т. Венедиктова называет «дискурсом торга», и, по ее гипотезе, именно этим дискурсом были сформированы культура и литература США ХIХ века – страны без исторических преданий, со смешанным и рассеянным населением, отсутствием жесткого сословного деления и слабой государственной властью, где социальные ценности не транслировались сверху вниз по ступеням иерархии, а формировались «на месте», в ходе свободного критического обсуждения, самопредставления, взаимной оценки.

Дискурс торга, или «торгования» (bargaining), как уточняет исследователь, чтобы не сводить его к чисто коммерческим отношениям, прослеживается в литературе как на уровне читателя, определяющего меру своего доверия к автору, так и на уровне героев повествования, вынужденных оценивать чужие слова и поступки. Его действие демонстрируется в текстах автобиографических, принадлежащих столь разным людям, как один из отцов-основателей США Бенджамин Франклин, герой-авантюрист Дэвид Крокетт или «гений рекламы» Финеас Тейлор Барнум, и в текстах собственно литературных, признанных шедеврах американской прозы: «Алой букве» Натаниела Готорна, «Похищенном письме» Эдгара По, «Моби Дике» Германа Мелвилла, «Приключениях Гекльберри Финна» Марка Твена.

В ходе анализа Т. Венедиктова использует два базовых понятия или метафоры: «надувательство» и «письмо». «Надувательство» образует как бы сильный, мажорный модус «торгования», при котором участники коммуникации активно пытаются убеждать друг друга. Это не обязательно грубо-корыстный обман, прекращающийся в момент, когда доверчивый простак «купится» на обольщения обманщика: обе стороны могут отдавать себе отчет в «надувательских» намерениях друг друга и все же продолжать торговаться ради эстетического удовольствия: «В случаях, когда (и если) покупатель не уступает в ловкости продавцу, их общение приобретает весьма изощренный характер и становится источником наслаждения для обоих» (с. 110). «Надувательство», в описываемую эпоху считавшееся характерной чертой янки – обитателей северо-восточных штатов США, – восходит к фольклорным жанрам охотничьих небылиц, рассказываемых пионерами-первопроходцами; оно сближается и с первыми шагами зарождающегося искусства рекламы. В таком ключе Т. Венедиктова разбирает стратегии «воспитательного» обмана у просветителя Франклина или многоступенчатые «надувательства со сдвигом» у Барнума – грандиозные розыгрыши, при которых само разоблачение одного обмана публики становится основой другого, причем к вящему удовольствию обманутых. В высокой литературе сходные акты коммуникации изображены, например, у Марка Твена – когда Том Сойер, придумав гениальный коммерческий ход (собственно, даже и без всякого обмана), продает приятелям право на покраску своего забора, или когда, в более серьезной ситуации, Гек Финн изощренно торгуется с собственной совестью, которая мучает его из-за совершаемого им «аморального» поступка, укрывательства беглого негра. Что же касается «письма» – в смысле послания, почтового отправления, – то им иллюстрируется «слабый», минорный модус коммуникации, в нем звучит не столько молодецкое веселье, сколько тревога: «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», отправитель письма не знает, будет ли понят и справедливо оценен посылаемый им духовный «товар». Так переживают свое положение писатели и поэты – Генри Торо, Эмили Дикинсон, не уверенные в судьбе своих творений; я бы вспомнил здесь и хрестоматийное стихотворение Лонгфелло «Стрела и песня» («Из лука ввысь взвилась стрела. Не знаю, где она легла…»); да и только что процитированный Тютчев был озабочен той же проблемой. Другие, испытав успех у публики, оказываются затем в плену однажды избранной темы и вынуждены – как Готорн, По, тот же Марк Твен – вести нелегкий торг с публикой, ожидающей от них новых «писем» идентичного с первым содержания.

В дискурсе торга, подвергающем сомнению любые истины, действует принцип относительности – почти постмодернизм avant la lettre: «“Наличная стоимость» истины определяется не соответствием факту, который ведь все равно никто удостоверить не может, а соглашением с адресатом, в той мере, в какой он расположен и склонен к “торговой игре”« (с. 98). Относительной, переменчиво-игровой становится личность самого торгующегося: «По сути, перед нами человек-торг, – пишет исследователь о Франклине, – бесконечно изменчивая, обращаемая, ироничная форма, которая не стыдится и не пугается внутренних полостей-пустот, собственную поверхност(ност)ь любя без самодовольства, приглашая и нас отнестись к жизни на сходный манер» (с. 85). И в другом месте: «Динамичное неравенство себе (лица или явления) американская автобиография акцентировала и приучала читателя воспринимать как законное. Означающее и означаемое, форма и содержание пребывают друг с другом в том же гибком несовпадении, как цена с товаром или денежная стоимость с потребительской в системе обмена» (с. 127–128). Легко заметить, что эти тезисы согласуются с романтической эстетикой, хотя, конечно же, далеко не всех «героев» книги Т. Венедиктовой можно отнести к романтикам: просто романтическая культура была веянием времени, не только в Америке и не только для тех, кто сознательно бунтовал против классического и просветительского рационализма. В известный момент, в известных пределах ее модели могли совпасть, зазвучать в резонанс с вековыми традициями «торгового» дискурса.

Каковы именно эти пределы – заслуживает специального размышления, и хотя Т. Венедиктова не ставит перед собой такой задачи, хотя ее сила не в определении границ торгового дискурса, а в анализе его различных аспектов и приложений, ее книга может послужить полезной опорной точкой для подобного размышления. Не претендуя на исчерпывающий охват, попробую здесь наметить лишь некоторые проблемные моменты – некоторые виды коммуникации, которые не покрываются дискурсом торга.

Во-первых, парадоксальным образом ему не подчиняется театр. Вообще-то метафора театральной игры проходит сквозь всю работу Т. Венедиктовой («настоящий негоциант всегда “на сцене”, всегда “в роли”…» – с. 37 и т.д.), она была одной из фундаментальных метафор романтизма. Однако речь идет все время именно о театре как метафоре, тогда как настоящий, профессиональный театр оказывается в стороне от «торгования». Американская культура ХIХ века не оставила сколько-нибудь значительных достижений в области драматургии, хотя театры в стране работали и мало кому были в диковинку; более того, ее не затронула и мощная европейская мифология театра (мифологический образ Актрисы и т.д.): она развилась в Новом Свете уже в следующем столетии, в ситуации ослабления торгового дискурса и в связи с иным, уже не собственно театральным видом зрелища – кинематографом. Для Америки ХIХ века характерна скорее пародия на театр в «Приключениях Гекльберри Финна» (абсолютно бессмысленное представление, искусно «раскрученное» двумя жуликами, «королем» и «герцогом») или же ходячий анекдот о пожарном, который на представлении «Отелло» застрелил исполнителя главной роли – гнусного ниггера, душившего белую женщину. Неважно, насколько достоверен сам факт: о европейском простолюдине такого анекдота не сочинили бы, варварское непонимание театральной условности приписывалось именно американцам.

Во-вторых, дискурс торга не может объяснить любовь и эротику – и закономерным образом обе темы полностью отсутствуют в книге Т. Венедиктовой, хотя, конечно же, встречаются в американской литературе ХIХ века. Цитируемую исследователем формулу торга по Адаму Смиту – «дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что необходимо тебе» (с. 36), – пожалуй, можно переиначить по маркизу де Саду как обмен частями тела, взаимно предоставляемыми для наслаждения, но это, конечно, будет пародия. Ни любовь, ни эротика не допускают адекватной интерпретации через метафору обмена – потому что они, так же как и театр, включают в себя особый, экстатический опыт, когда человек не только в чужих глазах, но и в своем собственном переживании выходит за пределы собственной личности, сливается с кем-то другим (реальным или воображаемым). Обмен, включая торговый, предполагает устойчивость и раздельность партнеров; этого нет при любовном слиянии, физическом или духовном, и этого нет на сцене, где актер теряет устойчивую идентичность, одержимый чужим персонажем.

Наконец, в-третьих, – и этот случай особенно интересен, потому что данный вид коммуникации внешне особенно близок к торговому обмену, – дискурсу торга принципиально чужд дарственный обмен. Т. Венедиктова приводит выразительный пример из «Уолдена» Генри Торо: «…индеец приносит в дом белого сплетенные им корзины и… уходит ни с чем: к его искреннему удивлению, хозяин, даже будучи вежливо расположен к незваному гостю, не торопится приобретать его корзины. Индеец не понимает, что куплен может быть только товар, а товаром предмет становится за счет изменения «естественной» системы отношений по его поводу» (с. 149). Под «изменением системы отношений» подразумевается, конечно, оценка, несостоявшееся включение предмета в дискурс торга; но в этом эпизоде можно вычитать и более широкое антропологическое содержание. Белый и индеец противостоят как носители разных цивилизаций и разных систем обмена: один меняет товар на товар, «эквивалент на эквивалент», как уточняет цитируемый Т. Венедиктовой Карл Маркс (с. 35), а второй живет в системе дара, где вещи свободны от товарной стоимости (у нас и поныне принято удалять ценники с подарков), обмен ими в принципе неэквивалентен (каждый отдельный акт дарения, строго говоря, совершается «даром», без адекватного воздаяния), но при этом обладает строгой обязательностью – отклонить дар нельзя, не совершив афронта. Антропология уже давно, со времен «Опыта о даре» Марселя Мосса, изучает подобные факты «реципрокного», взаимно обязательного обмена, включая разорительный обмен по нарастающей, известный именно по культуре североамериканских индейцев под названием «потлач». В торговом обмене всегда присутствует стабилизирующая идея «справедливой цены» – к ней либо стремятся прийти в итоге торга, либо ориентируются на нее, измеряя относительную «справедливость» той или иной промежуточной оценки, – а дарственный обмен принципиально неуравновешен, в некоторых же случаях может принимать форму азартного взаимного разорения: пропади все пропадом, лишь бы отдариться с честью.

Пример чудовищного не-товарного обмена встречается опять-таки у Марка Твена, в эпизоде «Приключений Гекльберри Финна», который прямо предшествует встрече Гека с театральными авантюристами «королем» и «герцогом». Герой романа попадает в дом, чьи хозяева находятся в «кровной вражде» с соседним семейством, и хозяйский сын, мальчик-подросток, так объясняет ее суть: «Бывает, что один человек поссорится с другим и убьет его, а тогда брат этого убитого возьмет и убьет первого, потом их братья поубивают друг друга, потом за них вступаются троюродные братья, а когда всех перебьют, тогда и вражде конец. Только это долгая песня, времени проходит много» (Марк Твен. Избранные произведения, т. 1. М.: ГИХЛ, 1953, с. 242). Это, конечно, обмен, но пошедший вразнос, вплоть до полного истребления партнеров, включая самого юного теоретика. Кстати, выясняется, что вендетта возникла в свое время после судебного процесса, с решением которого не согласился проигравший; а ведь судоговорение – это один из видов «разговора», близкий к дискурсу торга, то есть в данном случае последний дал сбой, обмен словами сменился обменом убийствами. Для Гека Финна и для автора романа этот сбой воспринимается как морально нетерпимый эксцесс; а в другом своем романе, «Янки при дворе короля Артура», Марк Твен сатирически изобразил целое феодальное общество, основанное на систематическом обмене насилием.

Направленный на стабилизацию общества, дискурс торга сам опасно неустойчив; «разговоры то и дело грозят прерваться кровопролитием», констатирует Т. Венедиктова в заключении своей книги (с. 317), и для изучаемых ею американских писателей ясно, что «торгование» – лишь частный случай на фоне иных форм социальной коммуникации. Цивилизация, культивирующая дискурс торга, неизбежно ограничена в пространстве и времени: в ХХ веке она теряет свою чистоту, а розыгрыши Барнума, отмечает исследователь, уже и в ХIХ веке не пользовались успехом в южных штатах США, чья аристократическая культура утверждала «чувство самотождественности и пиетет перед условностями» (с. 125). Более того, цивилизация торга даже не охватывает всех, кто живет в ее ареале: этим игровым общением забавляются белые мужчины, но их равными партнерами не могут быть женщины, негры, индейцы.

Можно сделать вывод, что дискурс торга, рассматриваемый Т. Венедиктовой как национальная черта американского менталитета и в приложении к книге сопоставляемый с привычками общения в русской культуре, может трактоваться и как явление историческое – как характерный факт «современной» эпохи, противопоставившей себя традиционным и архаическим формам социального бытия, попытавшейся сформировать всецело рациональную, уравновешенную систему социального обмена и даже ее нарушения ввести в логические рамки (было бы любопытно, скажем, соотнести принцип розыгрышей «со сдвигом» и такой эпохальный метод мышления ХIХ века, как диалектику). Уникальные национальные обстоятельства США сложно сплелись с общеисторическими проблемами, стоявшими перед западной цивилизацией современной эпохи; одним из ответов на эти проблемы стал романтизм, другим, отчасти пересекающимся с ним, – дискурс торга как культурообразующий принцип; вероятно, можно найти и другие, более или менее конгруэнтные им решения. Изображение одного из них, превосходно выполненное Т. Венедиктовой, побуждает продолжить исследования за его пределами, в многовариантном пространстве культуры.

Заказы можно направлять по адресу:
Издательство «Три квадрата»,
Москва 125319, ул. Усиевича, д. 9, тел. (495) 151-6781, факс 151-0272
e-mail triqua@postman.ru

Редактору «Синего дивана», Елене Владимировне Петровской,
можно написать в Институт «Русская антропологическая школа»
raschool@mail.ru